Звезда, прости! Пора мне спать,

                                                                     Но жаль расстаться мне с тобою.

                                                                     С тобою я привык мечтать,

                                                                     А я теперь живу мечтою.

                                                                     ………………………………………

                                                                    И к небу там, где светишь ты

                                                                    Мои стремятся все желанья.

                                                                    Там сбудутся мои мечты…

                                                                    Звезда, прости же! До свиданья.

                                                                                                          Иван Мятлев, 1839                                                                                                                     

       С вершины Уреньги до самого сливающегося с небом горизонта расходятся бесконечные волны хребтов. УАЗ, как сорвавшаяся с привязи собака, бежит в гору, задыхаясь от тяжёлой поклажи. Промелькнуло перечёркнутое название оставшегося в долине города, и душа освободилась от тяжёлого груза забот, оставшихся внизу. Машина, преодолевая замысловатые спуски и подъёмы, радуется гладкой дороге. Об испытаниях, ждущих её впереди, ни ей, ни нам думать не хочется. Чувство свободы наполняет грудь. Мы спешим на рыбалку в глубь тайги, к реке, к нашему заветному месту, где, не умолкая ни на мгновение днём и ночью, перекатывает через замшелые брёвна ледяную, кристальную воду могучий родник Шишмарал, охлаждая согревшуюся от дальней дороги уставшую реку.

      Асфальт сменяет грунтовая дорога. За рулём мой друг, с которым за долгие годы мы исколесили весь Урал. Уворачиваясь от лисьих хвостов пыли редко встречающихся машин, подъезжаем к реке. Триста километров позади.  Остаётся проехать вдоль берега вверх по течению километров десять по перемешанной тягачами чёрной хляби, тому, что ещё недавно здесь называлось просёлочной дорогой. Справа обрыв с мелькающей между тонких деревьев рекой, слева — оскалившийся камнями и кривыми пеньками склон горы с непроницаемым лесом. Несколько разрытых муравейников напоминают, что хозяева здесь не только лесорубы. Главное  – не встретить гружённый лесовоз: разъехаться невозможно.

    Чёрные клавиши гатей отмечаются привычным чавканьем. Разрезая бензопилой шлагбаумы упавших деревьев, метр за метром продвигаемся вперёд. Кажется, что этой скользкой и вертлявой, как уж, дороге конца не будет. Но неожиданно театральным занавесом раздвигаются деревья и открывается широкое, будто созданное для обновления души человеческой, необъятное, но такое уютное, зелёное урочище Ямбай.

    … Это произошло семь лет назад, когда я впервые попал сюда. Гул, напоминающий несущийся поезд, низвергался то ли с неба, то ли из-под земли, заполняя всю долину. Он завораживал, кружил голову. Казалось, что деревья рушатся от ревущего ветра, но ни один лист, ни одна травинка не шевелились. Источник этого гула был невидим.

       Он возник неожиданно, застигнутый врасплох в своей обнажённой красоте, которую пытался укрыть густыми зарослями ольхи. Стесняясь наготы, укрытый тонкой паутиной мельчайших капель, он казался венцом Творения. Из гигантского серебряного блюдца с неведомой силой низвергался могучий поток ледяной воды, смешиваясь с ленивым течением дремлющей рядом реки, вздрагивающей от неожиданной прохлады.

      От мощи родника захватывало дух. Боясь быть снесённым потоком, я вошёл в него, держась за протянутые ветви деревьев.  Непреодолимая сила влекла напиться земной-неземной воды. Она обжигала ладони.  Сделал глоток. Горло оцепенело, и мне показалось, что время остановилось.

    Окаймлённый живым малахитом деревьев хрустальный поток осветлял замутнённую реку. Может, в этой стихии я чувствовал своё предназначение – осветлять? Мне казалось, что мы – одно целое. Познавая себя, я пил небо, колеблющееся у меня в обожжённых ладонях…

     Спускаемся в пойму реки в километре от родника. Разгружаем машину. Вбиваем колья в скрипящую гальку и укрепляем полог, который в случае дождя послужит нам крышей.  Пока накачивали лодку и ставили мотор, начало смеркаться. В прокопчённом котелке, служившем нам верой и правдой, как старый солдат, закипает чай, заваренный свежей мятой. А с неба белым снегом сыплются мириады бабочек-подёнок, не предвещая удачной рыбалки. Но мы не отчаиваемся и засыпаем под всплески рыб, для которых небесная манна бабочек, живущих всего несколько ночных часов, уготовила нежданный пир. 

     В окнах машины, оборудованной под гостиницу, угасли блики костра. Мы уснули, предвкушая завтрашнюю встречу с таинственным родником. Нальёмся его чистой силой и чуть ниже по течению будем ловить краснопёрых голавлей, а если повезёт, то и хариусов, расчёсывающих тёмными плавниками ледяные косы реки.

    Утренний туман приглушает далёкий голос родника. Мотор лодки не хочет заводиться, но по течению можно плыть и на вёслах. Плывём, забрасывая спиннинги без надежды на удачу. Но трофейный судак, поплатившийся глазом за своё любопытство, через минуту уже плещется в нашем садке. Первый дар затаившегося в дебрях Шишмарала.

      Ни ветерка. Тайга молчит, отчего шум кипящей, невидимой нам воды становится всё отчётливее и резче. Он заставляет сердце бешено колотиться. Плывём. Голубым огнём загораются незабудки. Нос лодки мягко упирается в берег. Мы у родника.

    Но Боже!..

     Из его глубины, как из жерла вулкана, с грохотом извергается рыжая лава, окрашивая глиной замшелые камни. Я немею. Можно было ожидать что угодно, только не это. Уши закладывает, и перехватывает горло. Как и откуда?.. Дождей не было. Может, кто-то моет золото? Но драги здесь нет, а браконьеры, сколько бы их ни было, так не намутят.

     Чёрный круг кострища и оставленный кем-то сколоченный походный стол. Свежие следы медведя, теряющиеся в чащобе. И эта пасть ревущего дракона, дразнящего нас длинным жёлтым языком. Горько и больно. Мы остаёмся без питьевой воды. Чувствуем себя обокраденными, но против природы не попрёшь. Мы бессильны перед стихией.

      Бросаем в лодку пустые канистры. Отплываем, не глядя в глаза друг другу. Плёс, где мы всегда ловили голавлей, проржавел, убитый глиной. Неприхотливые вездесущие окуни, чтобы мы окончательно не пали духом, изредка хватают наживку.

     Молча причаливаем к нашему дому на колесах. Несмотря на то что вода убывает с каждым часом, вытаскиваем лодку на берег. После увиденного мы не уверены, что её не унесёт появившимся ниоткуда половодьем.

     На центральную стойку, удерживающую полог, служивший нам крышей, вешаю добытого судака. Окуни, приговорённые быть съеденными первыми, золотятся на решётке в свете горячих углей вечернего костра.

       Утром поплывём вверх по течению в поисках жерехов, которые редкими взрывами на воде выдают своё присутствие.

      Не спится. В зеркале автомобиля отражается одинокая звезда. Представляю, как она ещё недавно смотрелась в зеркало Шишмарала. Сегодня в ослепшем роднике она не нашла своего отражения. Что она при этом почувствовала? И чувствует ли вообще что-нибудь? Но где звезда и где я? Странные, странные мысли лезут в голову…

     «Прости, звезда! Пора мне спать», – вспоминается строчка Ивана Мятлева. Настоящие стихи, как звёзды, не гаснут долго. Во мне что-то ломается… Чистота Шишмарала, в которую я уверовал, оказалась не вечной.  Грудь сдавливает воскресшее чувство, которое преследует меня в последнее время.

       Друг, принявший по случаю дня авиации положенные ему по профессии сто граммов коньяка, сладко посапывает в абсолютной тишине. Под этот ритм пытаюсь уснуть, улетая к воображаемым звёздам.

       Но тут среди ночи раздаётся рык раздираемого полотна и грохот не спрятанной нами посуды. Кто-то ломает стойки, поддерживающие нашу полотняную крышу.

– Что это? – вскрикивает, спрашивая сам себя, мой испуганный друг, хотя, выросший в тайге, прекрасно знает, кто там может рыться в наших запасах.

     Я, не раздумывая, выскакиваю в холодную темноту ночи.

– Пошёл отсюда! – воплю не своим голосом, путаясь в накрывшем меня пологе. Не хочется остаться без трофейного судака, который, к моей радости, целёхонький лежит на траве, ощерившись белыми зубами.

     В предрассветной мгле угадывается несколько странных животных. Я не сразу понимаю, что это лошади. От души отлегло. Это не самые страшные налётчики. Мы нередко встречали в долине вольно пасущихся лошадей. Хозяева отпускают их в тайгу без пастухов. От моего крика лошади сбиваются в плотное кольцо. Занимая круговую оборону, прячут молодняк в середине стада.

      Запалив костёр, восстанавливаем порушенное хозяйство. Несмотря на наши угрозы, лошади не спешат нас покидать, видимо, чуют рядом более серьёзную опасность.

    Небо начинает светлеть. И вдруг в белом тумане я вижу отбившуюся от серого стада белую лошадь. Это кажется наваждением. От неё идёт свечение, растворяющееся в густом мареве. Я замираю. Восторг и испуг приходят одновременно. Совершенная в своей красоте, высокая и стройная, гордая и ухоженная, она кажется пришелицей из другого мира. Есть поверье, что белых лошадей не существует. Значит, это мои галлюцинации. Я подхожу ближе, боясь, что она исчезнет.

    Душа моя никогда не переставала метаться в поисках красоты. Я прикасался к небу с вершин пирамид Луны и Солнца. Разбивал чёрные зеркала подземных озёр. Видел павлиньи хвосты северного сияния и купался в золоте песков Сахары…  Но всякий раз страдал от чувства неразделённого восторга, не получая радости от увиденного. Почему сейчас я не испытываю этого чувства? Неужели это нечто большее, чем Красота?

    Есть мгновение, без которого наша жизнь была бы не осязаема в своей полноте. Только сейчас понимаю, какой глубины чувства, какой Красоты был лишён. Невидимое «белое на белом» становится видимым, обретает очертания. Копна уложенных волос, готовая распуститься упругим крылом и слиться с облаками. Отбившийся локон, небрежно сбегающий на лоб, и эти глаза, влажные и мудрые, глядящие из глубины веков.  Протягиваю руки и чувствую тепло, слышу её дыхание… Или мне это снится?  

     Восторженный возглас: – Белая лошадь! – заставляет меня поверить в реальность происходящего.

– Это чистая душа Шишмарала красотою искупает его вину! – кричит друг, не лишённый поэтического дара.

     Человек и лошадь. Что роднит эти два, не созданные друг для друга существа? Я смотрю на неё. Она замирает, глядя на меня.  В её губах несколько застывших листьев мяты. Я тоже люблю ходить по полю босиком и грызть сладкие кончики сорванных травинок. Ну и что?! Придёт же в голову такое… Чувствую, как изморозь пронизывает всё моё тело.

      Туман рассеивается, вот-вот взойдёт солнце. Мне становится страшно, что лошадь сейчас скроется за кромкой леса и я её никогда не увижу. Но, может быть, завтра она придёт сюда снова? Странно, на что я надеюсь? Она же не моя, у неё есть хозяин. Он её отпустил на вольное пастбище, и она вернётся к нему. Но почему тогда она так вожделенно смотрела на меня, повернув длинную шею, вздрагивая заиндевевшими ресницами. Такова её природа?..

      Идёт время. Как прежде, перекатывает через замшелые брёвна ледяную, кристальную воду могучий родник, в котором ночью отражаются та же звезда.  Всё так же неторопливые цапли неслышно ловят длинные ветра над зелёной долиной Ямбая.

      Всё по-прежнему.

      И только я, закрывая глаза, вижу белую лошадь в белом тумане.