Александр ОРЛОВ
Как много и как мало сказано о детях войны, но сегодня, когда мы смотрим в глаза представителей этого поколения, мы видим тихую грусть и глубокую любовь, которые навсегда останутся в их сердцах. Этими чувствами пропитаны и стихи поэта Константина Скворцова. Вместе с ним мы несмело закрываем глаза, вспоминаем детские годы всех дождавшихся и не дождавшихся с фронтов Великой Отечественной своих близких. Учимся у них ценить жизнь, боготворить своих матерей, слова которых, песенные и молитвенные, оберегают нас, ведь каждый человек знает, что нет сильнее молитвы, чем молитва матери. Этими материнскими душевными хлопотами окружены мы все, и нет разницы – на земле или на небесах наши покровительницы, наши заступницы, наши мамы. Тема великой и несломленной страдалицы, тема русской женщины особо драматически воспринимается поэтикой Скворцова, словно он всем нам ещё раз благодушно напоминает, кто не щадил врага, пришедшего на нашу землю, кто вытерпел все надругательства оккупации, кто, не доедая и не досыпая, воспитывал детей, ждал отцов, мужей и братьев с фронтов, кто пахал в полях, стоял день и ночь у станков. В лучших традициях великой русской поэзии Константин Скворцов всем сердцем призывает нас никогда не забывать о женском подвиге, любить женщин, даровавших по Высшей воле нам жизни. Именно через образ русской женщины народный поэт возвращает нас в прошлое, напоминает, что стихотворная речь была рождена народной песней, но ушла от неё далеко, сохранив ласковую музыкальность и глубокую проникновенность. По этому напоминанию стихотворная чувственная откровенность Скворцова мгновенно проникает в сердца, остаётся в памяти, заставляет задуматься о сделанном, текущем, будущем, подвигает каждого из нас к диалогу с самим собой под взором Господним.
МАТУШКА ПЕЛА
Снова глаза закрываю несмело,
Вспомнить пытаясь детство своё…
Помнится только: матушка пела…
Песней наполнено сердце моё.
Зимами злыми над прорубью белой
В стылой воде полоская бельё,
Вся коченея, матушка пела.
Песней наполнено детство моё.
Больше она ничего не имела.
Только свой голос. Свой – ножевой.
Не было хлеба. Матушка пела,
И оттого я остался живой.
Рядом война полыхала и тлела.
Сытым ходило одно вороньё.
Вдовы рыдали. Матушка пела.
Песней наполнено детство моё.
Минуло время, память немела.
Но без войны я не прожил и дня.
Все эти годы матушка пела.
Это, должно, сохранило меня.
Мы отнесли её лёгкое тело
На вековечное поле-жильё.
Всё мне казалось: матушка пела.
Песней наполнено сердце моё.
РУССКАЯ ЖЕНЩИНА
Чёрные вороны кружатся стаями.
Мёртвые воины спят изувечены.
Кто из груди вынул стрелы Мамаевы?
Русская женщина.
Русская женщина.
Верила солнцу и Богу молилася,
Зная, что в битве судьба переменчива.
Кто на войну обрядил новых витязей?
Русская женщина.
Русская женщина.
Есть под кольчугою тайна зашитая,
Чтоб не бросаться им в бой опрометчиво…
Тысячу лет у окна ждёт защитника
Русская женщина.
Русская женщина.
Вдовьими криками славим победы мы.
Кровное горе – не месть нам завещана.
Кто с пленным ворогом всех милосерднее?
Русская женщина.
Русская женщина.
Холмы разрыты, и косточки вымыты.
Выжжена память, и боги развенчаны.
В муках себя, как могла, сохранила ты,
Русская женщина.
Русская женщина.
Что ж ты глядишь на меня, ясноокая?
Ты же давно с моим другом обвенчана…
Но и в замужестве ты одинокая,
Русская женщина.
Русская женщина.
ИГРА В ВОЙНУ
В пустых обугленных полях
Война оставила работы!..
А мы седлали, как телят,
Ободранные самолёты.
В войну играли.
И легко
В степи у глиняного дота,
Раскинув руки, как в кино,
Красиво падала «пехота».
Искали бабы по дворам
Детей, но из глухих укрытий
Им отвечала детвора:
– Домой нельзя нам. Мы – убиты.
Их воскрешала на заре
Живой водою кружка кваса.
А мне везло. Везло в игре –
Всегда живым я оставался.
И оттого в степной глуши
В ночном, холодном карауле
Я не заметил, как прошли
Сквозь грудь мою шальные пули.
Стреляли где-то соловьи,
Скрываясь средь лесных угодий,
Но раны вещие мои
С той ночи ноют к непогоде.
В глубинке русской посреди разрухи,
У нищих окон, как у царских врат,
Сидели на завалинке старухи
И тихо пели, глядя на закат.
Ни радио хрипящего, ни света,
Ни вечных кур, ныряющих в пыли…
Остались только песни им… И это
Взамен молочных речек и земли.
В чужие дали уходило солнце.
В чужие клети сыпалось зерно…
На мой вопрос: и как же вам живётся? –
Они глаза подняли озорно.
Святая Русь, не знавшая покоя,
Омытая слезами, как дождём,
Где б я ещё услышать мог такое? –
Чего не доедим, то допоём!
То допоём!.. Так как же жил я, если
Мне знать доселе было не дано,
Что голова всему не хлеб, а песни,
Которые забыли мы давно?!
В глубинке русской над деревней робко
Вставало солнце алой пеленой…
Старушки пели песню неторопко,
И медленно вращался шар земной.
СЕРАФИМ
Летит река по зарослям ольхи,
Промозглыми кувшинками бренча.
В гнезде едва притихшего ключа
Дерутся листья, словно петухи.
Развеяли мы юность на ветру
Безверия… Но в памяти храним,
Как по ночам к таёжному костру
Слетал с небес неслышный серафим.
Он наклонялся бережно ко мне,
Горящим углем очищал уста.
Слова любви, как ягоды с куста,
Перекликались в звёздной тишине.
И, вековые ельники круша,
Я звонче пел, чем пели топоры…
Я потерял тебя, и с той поры,
Как филин днём, молчит моя душа.
Воистину, не знаем, что творим,
Но всё на этом свете неспроста.
Забыл меня мой вещий серафим,
И потому молчат мои уста.
Не шапка Мономаха тяжела,
А груз самодержавной немоты.
Мне знать бы только то, что ты жива.
Мне знать бы только, что любима ты.