Рассказы

ВОРОБЕЙ

Я смотрю в окно. Осенний ветер гоняет по остывшей земле золотые листья. На это, как и на огонь костра, можно смотреть вечно.

У каждого писателя свои привычки. Кто-то из классиков плодотворно работал только тогда, когда в комнате пахло яблоками, кто-то работал, опустив ноги в таз с водой… Хемингуэй работал стоя, опираясь на широкие полки, укреплённые на стене… Но почти перед каждым дежурила чашка кофе или чая на случай «дозаправки в воздухе». Во время творческого полёта время неощутимо.

Я не претендую на роль классика, но чаша сия не обходит и меня. «Пустой» чай я не пью. Рядом на блюдце лежит кусочек хлеба. Возможно, этого требует генетическая память моего голодного военного детства.

Мне не пишется. Я бездумно смотрю в окно, как будто ветер, рисуя золотые картины, одарит меня мыслями, от которых проснётся задремавшее тело и заколотится сердце в предчувствии восходящего слова.

Сойки, свившие весною под крышей гнездо, похожее на ивовую корзину, давно его оставили. Они прилетают теперь только по старой памяти, чтобы проверить сохранность гнезда, в котором могли поселиться птичьи мигранты.

Частые гости у меня на даче – синицы, а вот воробьёв я никогда не видел. Может, городская сутолока и пыль им больше по душе.

Вдруг кто-то робко постучал по стеклу. От неожиданности я вздрогнул. Задумавшись о своём, я не сразу увидел на подоконнике воробья. Это он стучал по стеклу. Его, очевидно, обидело то, что я не обращаю на него внимания. Если бы стучал дятел, я бы не удивился, но воробей…

Он смотрел, как мне показалось, не столько на меня, сколько на кусочек хлеба, лежащий на моём блюдце.

Я улыбнулся, вспомнив моего друга, дагестанского писателя Ахметхана Абу-бакара. После войны он приехал из села сдавать экзамены в Литературный институт. На экзаменационном столе лежали билеты и бутерброд. Профессор, заметив растерянный вид парня, решил его поторопить:

– Чего смотришь, бери!

Он надеялся, что Ахметхан возьмёт билет. Но будущий классик схватил бутерброд и убежал…

Я приоткрыл окно и в шутку сказал:

– Чего смотришь, бери!

Это нисколько не смутило моего гостя. Он смело подскочил к блюдцу, взял в клюв кусочек хлеба и улетел.

Выросший в уральской тайге в мире птиц, я не особенно удивился этому. В конце концов, у меня есть белка Аватар, которая ест орехи из рук и прибегает, как собачка, когда я зову её по имени.

На следующий день я вновь услышал за окном «тук-тук». Окно было приоткрыто. Воробей уверенно проскакал проторённой дорожкой и улетел с очередной крошкой хлеба.

Так случалось каждое утро. Я радовался, что во мне нуждается живая душа.

К сожалению, когда работа спорится, можно забыть обо всём. В один из таких дней я не вспомнил про чай и хлеб, пребывая в другой эпохе, в мире моих литературных героев.

И вдруг… Тук-тук!

Это вернуло меня к реальности. Воробей, как мне показалось, с сожалением смотрел на меня, так как не видел на моём столе заветного блюдца с хлебом.

Я виновато посмотрел на него и жестом показал: мол, прости, хлеба нет…

Он улетел. Я, превозмогая чувство вины, вновь погрузился в рукопись.

И вдруг… Тук-тук!

Я поднял глаза. В клюве у воробья была корочка хлеба. Он положил её на подоконник. Его сверкающие бусинки глаз, казалось говорили:

– Чего смотришь, бери!

И упорхнул.

… Под окном цветные листья, как мазки художника, ложились на заиндевевшее полотно осени.

В тот день я больше не работал.

ПОДКИДЫШ

Природу нельзя назвать несправедливой, она такая, какая она есть. Но почему не только животные, но и деревья бывают дикие и прирученные?

За одними ухаживают люди, другие предоставлены сами себе.

Лет пятнадцать тому назад между моим окном и соседским появилась на свет дикая яблонька. Соседка приняла её за сорняк, но я смог её убедить не лишать жизни это хрупкое создание.

Дерево-подкидыш. С ним не нянчились в питомнике, его не кормили детскими витаминами, ему не подстригали ветви, не рыхлили землю вокруг неокрепшего ствола.

Мы не заметили, как оно выросло. Каждую весну оно одевалось в бело-розовое облако цветов, а осенью сбрасывало созревшие, вполне съедобные плоды на заросший густой травою газон.

Яблони не ходят в салон красоты. Мастер приходит к ним и обслуживает их на корню. Дорогое удовольствие, не всем деревьям доступное. Эта дичка выросла настоящей красавицей. Высокая и стройная,она могла бы претендовать на яблоню года. Природа сама позаботилась о ней.

Раскидистые ветви яблони стали затенять окно соседки. Привыкшая к южному солнцу, она не могла с этим смириться.

Всякий раз намекала мне о том, что яблоню необходимо обрубить. Я ей объяснял, что яблоня существо живое и я не могу вмешиваться в жизнь этой дикой сиротки, которая, кроме радости, нам ничего не приносит и ничем не грозит.

Но в один из дней соседка решительным голосом позвала меня.

Мы стояли у яблони, ветки которой ломились от нависших, как праздничный салют, яблок. В категорической форме попросила меня обрезать у яблони те ветви, что затеняли её окно.

Яблоня вздрогнула. Она чувствовала себя преступником, которому читают приговор о четвертовании.

Я сам, если бы это было возможно, готов был лечь на плаху вместо неё.

Я вскипел:

– Яблоня не переживёт такого варварства. Смотрите, сколько на ней плодов.

Соседка не сдавалась:

– Я куплю вам яблоки!

Меня как будто ударило током, но я сдержался, чтобы не нагрубить женщине.

– Не плодами едиными жив человек! — перефразировал я библейскую истину. –Не делайте из меня палача.

Казнь не состоялась. Казалось, что яблоня облегчённо вздохнула.

Вскоре она сбросила листья. Рано выпавший снег пролился новым светом в наши комнаты. Соседка успокоилась…

Весною яблоня цвела не так празднично, как в прежние годы. А осенью только одна её ветвь плотно, как виноградная гроздь, была усыпана яблоками.

И эта ветвь упиралась в моё окно.

ТРИ КАРТОШКИ

– Достаньте паспорт: будем проезжать Швейцарию! – сказал мне водитель, хотя глубинная Россия мало напоминала Европу. Деревенская дорога, скорее, напоминала партизанские тропы, где «шумел сурово брянский лес». Мне как-то довелось там побывать. На мой вопрос: «Почему такая разбитая дорога?» пожилая женщина недоумённо ответила:

– Дык война же у нас была!

– Война полвека как закончилась!

Она безнадёжно всплеснула руками.

До Урала война, слава Богу, не докатилась, но просёлочные дороги здесь под стать фронтовым.

Покосившийся знак с надписью ШВЕЙЦАРИЯ убедил меня, что она действительно существует. Стайка гусей, изображающих таможню, пропустила нас в глубь своей загадочной страны. Паспорт не спросили.

Мы искали отделение упразднённого колхоза, где мне предстояло выступить перед читателями. Всю дорогу нас сопровождали ржавые остовы комбайнов и тракторов, изуродованные до неузнаваемости сеялки и прочие превратившиеся в металлолом стальные трудяги здешних полей, списанные за ненадобностью. Иногда по сторонам встречались заброшенные коровники, заросшие полынью и молодыми берёзками. Видеть этих свидетелей прежнего благополучия было больно…

Девяностые годы прошлого века прокатились по России-матушке безжалостным катком.

Пасмурная погода не радовала. Наконец забрезжили дома. Низкие, но ещё крепкие, как грузди, они показывались из земли. Позеленевшие от времени крыши с подгнившими досками свидетельствовали об отсутствии мужской руки. В палисадниках, на месте обычных цветов, валялась неубранная картофельная ботва да головки лука.

Людей на улице не было. Видимо, они все уместились в небольшом зале клуба по случаю встречи с заезжим писателем. Как потом выяснилось, живого писателя они видели лет сорок назад, когда деревня их была жива и здорова.

Миновав длинный барак без окон и дверей, где, судя по сохранившемуся перед ним турнику, раньше была школа, мы подъехали к большому дому с парадным крыльцом, которое парадным можно было назвать только условно. Когда-то в нём заседало правление, теперь располагался сельский клуб.

Нас встретила бывшая учительница той самой несуществующей школы. Извиняясь за неудобства, она провела меня по скрипящим деревянным клавишам пола на сцену.

В холодном зале сидели старушки в повязанных по случаю события цветных платках. Почти на всех, надетые на вязаные шерстяные носки, сверкали неодёванные резиновые калоши.  Было их не более тридцати человек. Это все жители, которых, как наседка, привела сюда старая учительница. .

Я чувствовал себя неловко. Вроде бы не до литературных встреч людям. Судя по их испытующим взглядам, я понял, что мне придётся нелегко.

Никогда до последнего момента не знаешь, как пойдёт встреча. Насколько ты им интересен, да интересен ли ты вообще.

Учительница меня представила, щедро преувеличив мои заслуги. Отступать было некуда.

Я перебирал в памяти стихи о малой Родине, о деревне, о судьбе русской женщины…

Слушатели мои, как мне казалось, удивлялись, что встреча эта не была похожа на обязательное собрание. Они неловко улыбались, пытаясь скрыть не выплаканную от тяжкой работы слезу. 

Святая Русь, не знавшая покоя,

Омытая слезами, как дождём…

Где б я ещё услышать мог такое:

Чего не доедим, то допоём!..

В это время одна из старушек, согнутая то ли от прожитых лет, то ли по старинной привычке, чтобы не перекрывать луч киноаппарата, которого здесь не видели лет сорок, тихонько, как мышь, прокралась к двери и вышла.

Зрители на это не обратили внимания, но я не хотел, чтобы ряды моих без того редких слушателей поредели ещё больше.  

Дело шло к окончанию встречи, но лёгкая горчинка от произошедшего застревала у меня в горле, мешая говорить.

Не прошло и десяти минут, как старушка появилась в дверях. Выждав паузу, когда я закончу читать стихотворение, она, по-утиному переваливаясь, поднялась на сцену и протянула мне завернутые в тряпицу три горячие картошки:

– Возьми, сынок! Больше у меня ничего нет…

Я не помню, были ли аплодисменты… Но это была самая дорогая награда в моей жизни.

2021

Константин Скворцов